Еруслан лазаревич чему учит рассказ. "Еруслан Лазаревич" - новое звучание старинной сказки в книге Андрея Усачева! На что вам хочется обратить внимание читателей

Видимо, к первым десятилетиям XVII в. следует отнести появ­ление у нас очень популярной повести о Еруслане Лазаревиче, или Уруслане Залазоревиче, старейшие списки которой датируются тем же XVII в. Повесть восходит к не дошедшему до нас восточному источнику и является, нужно думать, записью устного пересказа тюркской переделки двух эпизодов поэмы Фирдоуси «Шах-Намэ» (X в.), осложнённых восточными сказочными мотивами. В цент­ре «Шах-Намэ» стоит Рустем, в тюркской переработке превратив­шийся в Арслана (лев), откуда наш Уруслан и затем Еруслан, по отчеству Залазоревич, потом Лазаревич, в соответствии с име­нем отца Рустема - Заль-Зар ". Судя по таким выражениям при­менительно к Еруслану Лазаревичу и его сыну, как «поехал в чи­стое поле казаковать», «таков ты молод, а поехал казаковать рано», наша повесть сложилась в казацкой среде, неоднократно сталки­вавшейся в XVI-XVII вв. с восточными народами. Уже в са­мую раннюю пору бытования у нас повесть о Еруслане настолько восприняла в себя черты русского быта и настолько связалась с русским фольклором, что её по праву можно причислить к нашим оригинальным произведениям с заимствованным сюжетом.

По наиболее старому из сохранившихся списков сюжет повести таков. У Залазара Залазоревича, дяди царя Киркоуса Киркодо-новича, был сын Уруслан. «И как будет Уруслан десяти лет, вы-дет на улицу, и ково возмёт за руку, и у того руку вырвет, а ково возмёт за ногу, тому ногу выломит». На Уруслана бьют челом Киркоусу князья, и бояре, и «гости силные», что он «играет-де не­гораздо с их детьми». Уруслан, выслушав упрёки своего отца За­лазара, которому пожаловался Киркоус, просит отца, чтобы тот по­ставил ему «палату каменную близко моря», положил бы в ней седло, узду тесмяную и саблю булатную, и в той палате он будет жить, а позовёт его царь Киркоус на службу, и он не пойдёт к не­му. В построенной для него палате Уруслан стал жить один, и на­чал он «ис палаты гуляти по лукоморью и по тихим по заводям учал стреляти в гуси и в лебеди, тем ся учал кормитца». Потянет он лук, и словно орда закачается, а выстрелит - словно из тучи сильный гром грянет. К нему приезжает старый конюх его отца Ивашка, пригоняющий ему коня Араша, поймав которого, Уруслан кладёт на него «седло черкасское» и отправляется в поле на рать великую, чтобы «отведать плеча своего богатырского». Рать эта, оказывается,- царя Киркоуса, и во главе той рати - отец Урус-лана. Воюет рать с Данилом, князем Белым. Взяв благословение у отца, Уруслан идёт один против огромного вражеского войска и разбивает его, но Данила отпускает живым, потому что он взмо­лился о пощаде и пообещал впредь не мыслить зла на царя Кир­коуса и на князя Залазара. Простив Киркоуса за то, что он его из­гнал, Уруслан всё же отказывается поступить к нему на службу, обещая помочь ему, когда понадобится; отказывается и от награ­ды. Поехав далее и встретившись с русским богатырём князем Иваном, он побеждает его в поединке, братается с ним и, победив после этого Феодула-змея, выдаёт за князя Ивана его красавицу дочь.

Прослышав затем от жены Ивана, что где-то в поле кочуют две сестры-царевны, у которых даже девушки, подающие им воду, кра­ше, чем она, и что есть человек удалее Уруслана, по имени Ивашко Белая Поляница, и стережёт он индейские границы,- Уруслан, как ни хотелось ему найти тех двух царевен и переведаться с Ивашкой силой, решил сначала навестить своих состарившихся родителей, но, приехав в царство Киркоуса, нашёл его запустев­шим. Вероломный Данило Белый разорил его, а Киркоуса, Зала­зара и двенадцать богатырей полонил. Помчался Уруслан на Ара-ше в царство Данила и нашёл пленников в темнице с выколотыми глазами. От отца Уруслан узнал, что пленники могут прозреть, если помажут свои глаза свежей печенью и горячей кровью Зелё­ного царя, огненного щита, пламенного копья. С помощью девицы-волшебницы, обратившейся в птицу, Уруслан добирается до цар­ства Зелёного царя. Здесь он наезжает на великое побоище, среди которого лежит огромная человеческая голова богатыря, убито­го Зелёным царём, а под ней меч, которым, по словам головы, толь­ко и можно посечь Зелёного царя. Через некоторое время, послужив у Зелёного царя, Уруслан возвращается к голове; она скатывается, и он берёт меч, которым и убивает царя, взяв у него печень и кровь. Вернувшись в царство Данила Белого и убив его, Уруслан исцеля­ет Киркоуса, Залазара и двенадцать богатырей. Проводив затем всех их в царство Киркоуса, Уруслан «поехал в чистое поле каза­ковать». Через много дней он наехал на белый шатёр с маковками красного золота аравитского, и в том шатре жили две царевны, ко­торых хвалила жена Ивана. Взяв с собой «на опочив» сначала старшую сестру, а затем младшую, он отрубил старшей голову, потому что она сказала, что есть у индейского царя страж Иваш­ко Белая Поляница, который удалее Уруслана. От сестёр он узнал, что дочь индейского царя много краше их обеих. Повстречавшись с Ивашкой, он одолевает его, приезжает к индейскому царю и бьёт челом ему в службу.

В Индейском царстве Уруслан убивает «чудо о трёх головах», обитающее в городе, пожирающее каждый день по человеку и на­завтра готовящееся пожрать царскую дочь. На дне озера он нахо­дит драгоценный камень, какого не было во всей Индейской земле. В награду за убийство чудовища царь отдаёт Уруслану в жёны свою дочь. В первую же брачную ночь он, однако, её покидает: узнав от нее, что в Солнечном городе царствует царевна, которая во много раз краше её, он отправляется на поиски новой красавицы, ве­лев жене, если у неё родится сын, надеть ему на руку перстень с до­бытым им в озере драгоценным камнем, а если родится дочь, сде­лать ей из этого камня серьги. Прибыв в Солнечный город, Урус­лан стал жить с царевной, которая сказала ему, что краше сё нет на всём свете. Жену свою, дочь индейского царя, он забыл, а между тем у неё родился от него сын, названный также Урусланом, и та­кой же богатырь, как и его отец. Когда ему исполнилось двенадцать лет, он захотел «потешиться царскою потехою», но «добрых родов царские дети и великих князей» стали его бесчестить и называть незаконным сыном. Он пожаловался матери, а она объяснила ему, чей он сын и куда его отец уехал. Выбрав себе доброго коня, по­ехал молодой Уруслан на поиски отца. Повстречавшись с сыном, Уруслан-отец только при вторичной схватке с ним повергает его на землю. По камню на перстне он узнаёт, кто его соперник, и откры­вается ему. Сын упрекает отца за то, что он, покинув законную жену, живёт с незаконной, на что отец отвечает: «В том де еемь виноват, да всякий человек хочет потешитися молодостию, да вся­ко время бывает до поры, а ныне мне то всё ненадобно и впред того делать не хочю». И покинув незаконную жену, Уруслан Зала-зоревич вместе с сыном отправляется к законной жене в Индей­ское царство. Когда он приехал к индейскому царю, тот ему очень обрадовался и щедро одарил его. От индейского царя Уруслан по­лучает, сверх того, половину царства. С тех пор зажил он «безмя­тежно» с женой. Индейскому царю он подчинил много городов и царств, царей и королей, и сильных богатырей, и удалых людей. Молодой Уруслан не остался жить с отцом, а на вещем Араше «по­ехал в чистое поле гуляти-казаковати», чтобы «отведати плеча свое­го богатырского» ".

Как видно уже из предложенного пересказа, наша повесть, почти сплошь написанная живой народной речью, хотя и с употреб­лением некоторых тюркских слов (тебеньки, кутас, тегиляй, саадак), насквозь проникнута элементами русского фольклора, которые она щедро позаимствовала у былин и сказок, в свою очередь повлияв на сказку, в частности об Илье Муромце. Эпические повторения, ритмическое построение фраз, постоянные речевые формулы и по­стоянные эпитеты - всё это вошло в повесть из фольклорной тра­диции. Обрусение повести сказалось и в бытовом её колорите. Не говоря уже о том, что персонажи её называются по имени и отчест­ву, они, особенно Уруслан, и в своём поведении обнаруживают тес­ную связь с русским бытом. Князь Иван, с которым братается Уруслан,- русский богатырь. О себе Уруслан говорит, что он «ру­син» и «крестьянин», т. е. христианин. Он не только почтительный сын своих родителей, но и человек благочестивый, в рискованные моменты своей жизни обращающийся с молитвой к богу. Готовясь к бою с Ивашкой Белой Поляницей, он в ответ на его угрозы гово­рит: «Брате Ивашко! оба мы ещо в божие руке: кому ещо над кем бог пособит». Сказав о том, что Уруслан проколол копьём Иваш­ку, повесть добавляет: «И тут ему смерть скончал: похвальбе его бог не пособил». Еруслану, как и героям русских былин, свойствен­но рыцарское представление о чести и благородстве. Отказываясь от награды, которую предлагает ему царь Киркоус за то, что Ерус-лан одолел рать Данила Белого, он говорит: «Государь царь, одно взяти: любо корыстоватися, или богатырем слыти». Наехав на сон­ного богатыря, князя Ивана, Еруслан не убивает его. Иван в свою очередь, когда Еруслан заснул, думает про себя: «Убити мне сон­ного человека не честь мне, богатырю, будет». Любопытно, что по­весть заканчивается традиционной концовкой: «Ныне и присно и во веки веком. Аминь».

Ещё сильнее фольклорные и русские бытовые элементы вы­ступают в позднейших списках повести, например в списке Пого­динского древлехранилища XVII-XVIII вв. ", в котором по сравнению со списком Ундольского находим существенные пере­становки эпизодов и ряд новых подробностей в самом изложении сюжета. Для уяснения фольклорных и бытовых черт в стиле этого списка показательна уже хотя бы такая фраза: «И не ясен сокол напущаетца на гуси и на лебеди, напущает [ца] Еруслан Лазаревич на мурзы и на татары: прибил, и присёк, и конём притоптал мурз и татар 170000, а чёрных людей и младенцов в девять лет в кре­щённую веру привёл и кресть целовати [велел] за царя Картоуса. а свою им татарскую [веру] велел проклинать... а князя Данила Белого поймав, сослал в монастырь и велел пострищи». После того как Еруслан победил «трёхглавое чюдо» в озере, навстречу ему идёт царь, имя которого здесь Варфоломей, с архиепископом и «со всем собором, и со кресты, и со иконами, с князи, и с бояры и со всеми православными христианы». Когда жена Еруслана Настасья Варфоломеевна родила сына, она «нарече во святом крещении имя ему Иван, а прозвище Еруслон Еруслонович».

От XVIII в. вплоть до десятых годов XX в. идёт длинный ряд лубочных переработок повести о Еруслане и лубочных картинок на её сюжет ". С XVIII же века начинаются и литературные обра­ботки повести. Ею воспользовался Пушкин в «Руслане и Людми­ле» - в эпизоде встречи Руслана с богатырской головой. Она породила народную сказку и отразилась в украинском заговоре от укуса змеи.

«ПОВЕСТЬ О ГОРЕ И ЗЛОЧАСТИИ»

Замечательная «Повесть о Горе и Злочастии, как Горе-Зло­частие довело молодца во иноческий чин», написанная народным стихом, стоит в ряду значительных созданий мировой литературы. Она дошла до нас в единственном списке первой половины XVIII в., но возникла, видимо, около половины XVII в. Начинается она бук­вально от Адама:

Изволением господа бога н спаса нашего Иисуса Христа вседержителя, от начала аека человеческаго... А в начале века сего тленнаго сотворил небо и землю, сотворил бог Адама и Евву, повелел им жити во святом раю, дал им заповедь божественну:

не повелел вкушати плода винограднаго

от едемскаго древа великаго.

Адам с Евою нарушили заповедь божию, вкусили «плода ви­нограднаго» и за это были изгнаны из рая и поселены на земле, где им велено было раститься, плодиться и питаться своими труда­ми. И пошло от Адама и Евы человеческое племя,

ко отцову учению зазорчино, к своей матери непокорливо и к советному другу обманчиво.

За все эти преступления человеческого рода господь разгне­вался и послал на него великие напасти и скорби, чтобы смирить людей и привести их на «спасённый путь».

Вслед за такой экспозицией начинается рассказ о самом герое повести - о безымянном молодце. Отец и мать стали учить его, наставлять на добрый путь и преподали ему традиционные нормы житейского поведения, при соблюдении которых молодец мог бы уберечься от соблазнов, какие рассеяны на путях человеческой жизни:

Не ходи, чадо, в пиры и в братчины,

не садися ты на место болшее,

не пей, чадо, двух чар за едину!

Ещё, чадо, не давай очам воли,-

не прелщайся, чадо, на добрых красных жён,

отеческия дочери!

Не ложися, чадо, в место заточное,

не бойся мудра, бойся глупа,

чтобы глупыя на тя не подумали

да не сняли бы с тебя драгих порт...

Молодец был в то время се мал и глуп,

не в полном разуме и несовершен разумом,-

своему отцу стыдно покоритися

и матери поклонитися,

а хотел жити, как ему любо.

Обзаведшись деньгами, обзавёлся он друзьями и

Честь его, яко река, текла; друговя к молотцу прибивалися, в род-племя причиталися.

Среди этих друзей особенно полюбился ему один, объявивший себя его «названым братом» и зазвавший его на кабацкий двор. Там поднёс ему он чару зелена вина и кружку пива пьяного и по­советовал лечь спать тут же, где он пил, положившись на своего названого брата, который сядет у его изголовья и будет его обере­гать.

Легкомысленный и доверчивый молодец понадеялся на своего друга, упился без памяти и, где пил, тут и спать лёг.

Проходит день, наступает вечер. Молодец пробуждается от сна и видит, что он догола раздет, покрыт лишь отрепьями, под буйную его голову положен кирпичик, а «милый друг» исчез. Нарядился молодец в оставленные ему лохмотья, посетовал на своё «житие ве­ликое» и на непостоянство своих друзей, решил, что стыдно ему появиться в таком виде к отцу, к матери, к своим родным и друзь­ям, и пошёл он в чужую, дальнюю сторону, где сразу попал на пир. Пирующие принимают его очень ласково, потому что ведёт он себя «по писанному учению», и усаживают за дубовый стол - не в болшее место, не в меншее, садят ево в место среднее, где седят дети гостиные.

Но молодец сидит на пиру невесел. Присутствующие обращают на это внимание и спрашивают о причине его печали. Он откровен­но говорит им о том, что наказан за «ослушание родительское», и просит научить его, как жить. «Люди добрые» принимают дея­тельное участие в судьбе молодца и, так же точно, как это делали раньше его родители, дают ему ряд душеспасительных практиче­ских советов, при помощи которых он вновь может стать на ноги:

Не буди ты спесив на чужёй стороне,

покорися ты другу и недругу,

поклонися стару и молоду,

а чюжих ты дел не объявливай,

а что слышишь или видишь, не сказывай...

Молодец внимательно слушает советы добрых людей, идёт даль­ше, опять на чужую сторону, и начинает там жить «умеючи». На­жил он богатства больше прежнего и захотел жениться. Присмот­рев себе невесту, он затевает пир, зовёт гостей, и тут-то, «по божию попущению, а по действу диаволю», происходит у него та роковая ошибка, которая явилась причиной всех его дальнейших злоклю­чений. Он похвастался тем, что «наживал животов больше прежне­го», «а всегда гнило слово похвальное». Хвастанье молодецкое под­слушало Горе-Злочастие и говорит:

Не хвались ты, молодец, своим счастием,

не хвастай своим богатеством,- бывали люди у меня, Горя,

и мудряя тебя и досужае,

и я их, Горе, перемудрило:

учинися им злочастие великое,-

до смерти со мною боролися,

во злом злочастии позорилися -

не могли у меня, Горя, уехати,

а сами они во гроб вселились...

Это первое смущение, которое внесло Горе-Злочастие в мысли молодца. Вслед за тем Горе является молодцу во сне и нашёпты­вает ему злой совет - разрушить налаженную жизнь, отказаться от своей невесты, пропить всё своё имущество и идти нагим и бо­сым по широкому земному раздолью. Оно пугает молодца тем, что изведёт его жена из-за золота и серебра, и прельщает его обеща­нием, что кабаком Горе избудется, за нагим оно не погонится, «а нагому, босому шумит разбой».

Молодец тому сну не поверил, и вот Горе-Злочастие является ему опять во сне в образе архангела Гавриила и рисует преиму­щества вольной жизни нагого-босого, которого и не бьют, и не му­чают, и из раю не выгоняют. Этому сну молодец поверил, пропил своё имущество, скинул с себя платье гостиное, надел гуньку ка­бацкую и пошёл путём-дорогою в незнаемые края. По дороге ему встречается река, за рекою - перевозчики, и они требуют от мо­лодца плату за перевоз, а дать ему нечего. Сидит молодец весь день до вечера у реки не евши и в отчаянии решает броситься в быструю реку, чтобы избавиться от своей тяжёлой участи, но Горе - босое, нагое, лыком подпоясанное - выскакивает из-за камня и удерживает молодца. Оно напоминает ему о его непослу­шании родителям, требует, чтобы молодец покорился и поклонил­ся ему, Горю, и тогда он будет перевезён через реку. Молодец так И поступает, становится весел и, идя по берегу, запевает песенку:

Беспечална мати меня породила,

гребешком кудерцы розчёсывала,

драгими порты меня одеяла

и отшед под ручку посмотрила:

«хорошо ли моё чадо в драгих портах? -

А в драгих портах чаду и цены нет!»

Понравилась перевозчикам несня молодца, перевезли они его безденежно на другую сторону реки, накормили, напоили, одели в крестьянское платье и посоветовали вернуться с раскаянием к родителям. Направился молодец в свою сторону, но Горе ещё сильнее преследует его:

Полетел молодец ясным соколом,- а Горе за ним белым кречатом; молодец полетел сизым голубем,- а Горе за ним серым ястребом; молодец пошёл в поле серым волком, а Горе за ним з борзыми выжлецы...

Нет способа уйти от Горя-Злочастия, которое к тому же теперь научает молодца богато жить, убить и ограбить, чтобы его за то повесили или кинули с камнем в реку. Тут-то молодец вспоминает «спасённый путь» и идёт постригаться в монастырь, а Горе остаёт­ся у святых ворот и впредь к молодцу уже не привяжется.

Во всей предшествующей русской литературе мы не найдём про­изведений, в которых рассказывалось бы о судьбе обыкновенного мирского человека и излагались основные события его жизни. В старинной повествовательной литературе фигурировали или по­движники, святые, или - реже - лица исторические, чья жизнь, точнее «житие», описывалась в традиционном стиле условной цер­ковной биографии. «Повесть о Горе и Злочастии» говорит о судьбе безвестного молодца, нарушившего заповеди старины и тяжело за это поплатившегося. Избавляет молодца от окончательной гибели «спасённый путь», приводящий его в монастырь, у стен которого отстаёт от него по пятам преследующее его Горе-Злочастие. Моло­дец вздумал было пренебречь старинным укладом жизни и мора­ли, решил жить «как ему любо», не считаясь с родительскими за­претами, и отсюда пошли все его злоключения. Он чуть было не встал уже совсем на ноги после своего первого крушения, стал - по совету добрых людей - жить так, как учили его родители, но слишком возомнил о себе, понадеялся на себя и на свою удачу, расхвастался, и тут-то завладело им неотвязное Горе-Злочастие, сломившее его непокорство, превратившее его в жалкого, потерявшего себя человека. Образ «Горя-Злочастия» - доли, судьбы, как он встаёт в нашей повести,- один из значительнейших литератур­ных образов. Горе одновременно символизирует внешнюю, враждебную человеку силу и внутреннее состояние человека, его ду­шевную опустошённость. Оно как бы его двойник. Молодец, вырвавшийся на волю из очерченного благочестивой стариной кру­га, не выдерживает этой воли и находит себе спасение уже не в тра­диционной обстановке мирского быта, из которого он позволил се­бе выйти, а в монастыре, где ему заказано всякое проявление са­мостоятельного почина, дозволенное даже строгими формами домостроевского уклада. Такова та тяжёлая расплата, которая па­дает на голову юноши, отступившего от заветов отцов, вздумавшего жить как ему хочется, а не как велит богоспасаемая старина. За ней, за стариной, пока оказывается победа, она пока торжествует над просыпающимися индивидуалистическими порывами молодого поколения. В этом основной смысл повести, очень талантливо изо­бражающей судьбу «детей» на переломе двух эпох.

Характерно, однако, что монастырская жизнь трактуется в по­вести не как идеал, даже не как норма, а как своего рода исключе­ние для тех, кто не сумел наладить свою мирскую жизнь по пра­вилам, какие предписывала веками сложившаяся традиция. Обра­щение к монастырю является для молодца печальным, но един­ственным выходом из его неудачно сложившейся жизни. Недаром заглавие повести обещает рассказать, как Горе-Злочастие - злая сила, овладевшая молодцом, довело его до иноческого чина. Монашеское житие, трактовавшееся ещё недавно как лучшая и са­мая высокая форма жизни, к которой должен стремиться всякий благочестивый человек, в нашей повести оказывается уделом греш­ника, монастырём искупающего свои тяжёлые заблуждения. Так мог рассуждать скорее всего автор, сам принадлежавший не к мо­нашеской, а к светской среде. За эту же принадлежность говорит и весь стиль повести, насквозь проникнутый светским фольклорным элементом, и самый образ Горя-Злочастия, злой доли, отличный от традиционного образа врага человеческого рода - дьявола. В быто­вой обстановке, нашедшей себе отражение в повести, имеются кое-какие намёки на консервативный купеческий уклад жизни, и очень вероятно, что и сам автор её принадлежал к той же консервативной купеческой или близкой к ней среде посадских людей.

Устнопоэтическая стихия окрашивает собой «Повесть о Горе и Злочастии» чуть ли не на всём её протяжении. Прежде всего бро­сается в глаза почти полное тождество метрического строя повести со строем былинного стиха; далее обращают на себя внимание бы­линные общие места (как приход на пир и похвальба на пиру), присутствующие и в нашей повести. С былинным стихом связывает повесть и приём повторения отдельных слов («надейся, надейся на меня, брата названова»; «и оттуду пошёл, пошёл молодец на чюжу сторону»; «под руку под правую» и т. д.), и приём тавтологических сочетаний («кручиноват, скорбен, нерадостен», «украсти-ограби-ти», «ясти-кушати», «род-племя» и т. д.), и употребление постоян­ных эпитетов («буйны ветры», «буйна голова», «быстра река», «зе­лено вино», «дубовый стол» и т. д.). Немало общего в «Повести о Горе и Злочастии» со стилем не только былины, но и устной ли­рической песни, во многом, впрочем, совпадающим с былинным стилем.

Но рядом с указанными элементами устнопоэтической тради­ции в повести явственно даёт себя знать и традиция книжная. Она обнаруживается в первую очередь во вступлении к повести, изла­гающем происхождение греха на земле после нарушения Адамом и Евой заповеди божьей о невкушении плода виноградного. Присутствует она и в последних строках повести. И вступление и заключение сближают её с произведениями житийного жанра. Сказывается книжная традиция и в некоторых типично книжных эпитетах повести, и в тематической близости её к книжным произ­ведениям на тему о пьянстве.

Злоключения молодца, власть над ним Горя-Злочастия явились результатом его пьяного разгула, как и наказание Адама и Евы объясняется в повести тем, что они вкусили «плода винограднаго», т. е. плода пьянственного,- в отступление от Библии, где сказано, что они вкусили от древа познания добра и зла. «А гнездо мое и вотчина во бражниках». На тему о губительном действии на че­ловека хмельного пития написан у нас ряд произведений. Ещё в XV в. на Руси известно было в рукописях «Слово Кирилла-фи­лософа словенскаго», облечённое в форму обращения «ко всякому человеку и ко священному чину, и ко князем и боляром, и ко слу­гам и купцем, и богатым и убогим, и к женам». В нём речь ведёт сам хмель, пользуясь при этом пословицами и поговорками, как например в следующей фразе: «Лежати долго - не добыти добра, а горя не избыти. Лежа не мощно бога умолити, чести и славы не получити, а сладка куса не снести, медовые чаши не пити, а у кня­зя в нелюбви быти, а волости или града от него не видати. Недос­татки у него дома сидят, а раны у него по плечам лежат, туга и скорбь - по бедрам гладом позванивает» и т. д.

Очевидно, на основе «Слова Кирилла-философа» в XVII в. воз­никает ряд прозаических и стихотворных произведений о хмеле, сменившем апокрифическую виноградную лозу, упоминаемую и в «Повести о Горе и Злочастии». Таковы «Повесть о высокоумном хмелю и худоумных пьяницах», «Повесть, от чего суть уставися винное питие», притча о хмеле, легенда о происхождении винокуре­ния, «Слово о ленивых и сонливых и упиянчивых», стихи «покаян­ны о пьянстве» " и др. В некоторых из этих произведений, как и в «Слове Кирилла-философа», сам хмель говорит о том, какие бе­ды причиняет он тем, кто к нему привержен. Так, в «Повести о вы­сокоумном хмелю» он заявляет связавшему его отрезвившемуся пьянице: «Если начнет любить меня богатый, досилю его скорбна и глупа, и будет в роздраннои ризе и утлых сапогах ходить, а у лю­дей начнет взаймы просить... Если содружится со мной какой муд­рый и умный коего чину мастеровой человек, отыму у него мастер­ство и ум его и смысл, и учиню его в воле своей, и сотворю его как единого от безумных» и т. д.

В позднейших записях сохранилось большое количество песен о горе - великорусских, украинских и белорусских. В одной груп­пе этих песен разработан мотив горя в применении к женской доле, в другой - он связан с образом доброго молодца. В обеих группах мы находим много совпадений с повестью не только в тех или иных ситуациях, но даже в поэтических формулах и отдельных выраже­ниях. Однако точно определить, в каких случаях влияли песни на повесть и в каких случаях было обратное влияние,- очень затруд­нительно. То обстоятельство, что мы обладаем значительной пе­сенной традицией, связанной с темой о горе, а повесть дошла до нас всего лишь в одном списке, что не свидетельствует о широкой её популярности, заставляет предполагать, что устнопоэтическое воздействие на повесть было сильнее, чем воздействие обратное.

Такой широкий доступ фольклора в книжную литературу, ка­кой мы видим в нашей повести, мог иметь место только в XVII в., когда народная поэзия получает особенно широкий доступ в книж­ную литературу и оказывает на неё особенно сильное влияние. Вся предшествующая история русской литературы не даёт нам ни од­ного образца, который мог бы сравниться с «Повестью о Горе и Злочастии» по силе присутствующих в ней богатейших залежей народно-поэтического материала ".

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. У него было много во дворце князей, бояр и разных вельмож. Один был придворный, которого звали Лазарь Лазаревич, а жену его звали Устиньей.

Родился у них сын, его прозвали Еруслан Лазаревич. Еруслан Лазаревич был маленький очень красивый. Его мать, бывало, выкупает, в колыбель положит, а он лежит хрусталь - хрусталем. Она не нарадуется, его поцелует и в щечки, и в глазки, а в губки три раза. Еруслан Лазаревич рос не по дням, а по часам, оказал свою силу богатырскую в полтора года: порвал шелковый полог и сломал стальную колыбель.

Когда сравнялось Еруслану Лазаревичу лет четырнадцать, он стал ходить на боярский двор, с боярскими детьми шутки шутить. Как хватит за руку - руки нет, хватит за ногу - ноги нет. А кого по щеке легонько ударит, тот припадет к земле.

Не понравились боярам шутки Еруслановы. Они стали жаловаться царю. Царь призвал Лазарь Лазаревича и говорит:

Вышли своего сына из моего государства, чтобы духа его здесь не было, за его шутки нехорошие.

Лазарь Лазаревич заплакал, идет. Еруслан Лазаревич увидел из окна высокого терема и быстро выскочил навстречу ему и говорит:

Драгоценный мой родитель Лазарь Лазаревич, что вы так запечалились, повесили свою буйную голову на груди белые?

Эх, чадо мое милое, как же мне не гориться, не печалиться, не видали горя, теперь у нас горюшко большое.

Царь велел тебе выехать из государства, чтобы духу твоего не было, за твои шутки нехорошие.

А Еруслан говорит:

Это не горе, а радость, одна беда - нету под меня коня богатырского. Любой конь, положу руку на хребет - он падает на колени, А Еруслан Лазаревич и раньше просился у отца странствовать, но тот не отпускал - единственный сын, жалко было, и коня подходящего нет.

Теперь делать нечего. Взял Еруслан Лазаревич белый шатер, плеточку ременную, уздечку шелковую, распрощался с отцом, с матерью, и пошел в путь-дорогу дальнюю, в дикую степь странствовать.

Шел он бархатными лугами и дремучими лесами. И вздумалось ему о коне:

Где взять?

Не заметил Еруслан Лазаревич, как вышел на широкую дорогу, она вырыта конными рытвинами в колено. И не заметил он, как поравнялся с незнакомым человеком на рыжем коне.

Человек говорит:

Здорово, Еруслан Лазаревич.

Здорово, незнакомый человек. А откуда это видно, что я Еруслан Лазаревич?

Как же, я вас еще маленьким ребенком видел, я у вашего батюшки табун коней пасу тридцать три года в богатых лугах заповедных.

Не будет ли у вас коня богатырского, а то я какому коню руку на хребет ни положу, всякий на колени падает.

Конюх отвечает:

Есть конь - буря, по прозванию Вихрь, поймаешь - будет твой.

Шли они по дороге и вышли к хрустальному озеру. Лес кончился и на опушке стоит огромный дуб, раскинул свои ветви шатром. И от этого леса, глаз не охватит, лежала дикая степь бесконечная. Вот конюх и говорит:

Еруслан Лазаревич, отдыхай под этим дубом, а завтра я сюда пригоню коней поить, и ты сам увидишь - он будет впереди бежать.
Конюх поехал, а он разбил белый шатер, постлал войлочек косятчатый, седелечко черкасское и лег спать.

Проснулся - солнце было уж под дубом. Подошел он к хрустальному озеру, умылся ключевой водой, утерся белым полотенцем и поджидает табун.

Вдруг видит он, как будто клубами пыль летит, он поднялся и смотрит - впереди конь бежит, под ним земля дрожит, изо рта огонь пышет, из ноздрей дым валит, из-под копыта искры летят.

Конь стал пить, грива на обе стороны развалилася, завилась вся кольцами.

Закипела в Еруслане Лазаревиче кровь молодецкая, он подбежал к коню быстро, как летящая стрела из тугого лука. Подбежал, дал ему по гребню изо всей силы - конь как пил, так и пьет, будто не заметил.

Еруслан Лазаревич постлал войлочек косятчатый, на этот войлочек положил седелечко черкасское, подтянул подпругами, уздечку набросил шелковую, плеточку взял ременную, взмахнул - и на коня.

Конь как будто почуял хозяина или седока, пошел степенным шагом, а сам храпит, как лютый зверь, ушами водит, копытами бьет.

По щоточки в землю погружается, а когда щоточки отряхивает, за две версты камешки выкидывает.

Еруслан Лазаревич глянул, а табун еще пьет, далеко конь уехал. Он остановился, стал поджидать.

Когда подъехал конюх, Еруслан Лазаревич отблагодарил его, достал ему несколько монет Золотых, распрощался и поехал.

Едет и размышляет сам с собой:

Что это за имя коню - Вихрь? Дай, я назову его Аршавещий.

Размахнул ладонь, потрепал его по крутой шее.

Конь ты мой возлюбленный, имя тебе Аршавещий, буду я тебя холить и беречь, ты меня носи по дремучим лесам и диким степям, ты меня признай как молодого хозяина.

Ехали они лесами и полями и наехали на белый шатер, у этого шатра стоял рыжий конь и ел белоярую пшеницу. Он спрыгнул у пустого коня. Аршавещий стал есть белоярую пшеницу, а тот конь отошел и стал щипать шелковую травушку, зеленую муравушку. Еруслан Лазаревич зашел в белый шатер, там лежит спящий богатырь.
Еруслан Лазаревич хотел его убить, да говорит сам себе:

Не честь, не слава доброму молодцу, русскому богатырю убить сонного, что мертвого. Дай, я лягу на другой конец шатра и сосну. Он лег и заснул.
Просыпается богатырь, хозяин шатра, глядит: неизвестный богатырь спит в его шатре, а неизвестный конь ест белоярую пшеницу, а его конь ест шелковую траву. Он выхватил меч, хотел отрубить голову, хотел убить Еруслана, да тоже подумал:

Не честь мне убивать сонного, что мертвого. Дай-ка я его разбужу.

Разбудил и начал придираться, и назвал Еруслана Лазаревича мерзавцем, а он сел, глядит богатырю прямо в глаза и говорит:

Нехороший ты человек и негостеприимный. А вот мы, русские, так не делаем. Ты бы меня раньше напоил, накормил, расспросил, кто я, откуда, а потом мы бы сели на своих коней, поехали в дикую степь, обернули бы свои дальномерные копья тупыми концами и вдарили бы друг другу в груди, и было бы видно, как на ладони, кто из нас мерзавец, ты, аль я.

Убедил Еруслан Лазаревич того богатыря, он извинился, сразу так и сделал, пригласил его к столу, поели, попили, поговорили. Сели на добрых коней и поехали в дикую степь. Это не два вихря разметаются, не два орла разлетаются, а два богатыря на своих добрых конях в дикой степи разъезжаются.

Разъехались они далеко, обернули свои долго-мерные копья тупыми концами и ударили друг друга в груди. Получился гром и сверкнули будто молнии (они в латах оба).

Неизвестный богатырь вывалился из седла, как овсяный сноп, а Аршавещий притиснул его левым копытом к земле.

Еруслан Лазаревич соскочил со своего коня, поспешно поднимает богатыря, обнял, поцеловал и спрашивает:

Ну, кто мерзавец? Ты, аль я?

Тот богатырь отвечает:

Я богатырь персидской земли, ты мой будешь названный больший брат. Биться никогда не будем, а если будем, то на кого ты, на того и я.

А Еруслан Лазаревич говорит:

Я русский богатырь, буду биться за русский народ и за русскую землю.

Так они взяли своих коней в повода и пошли.

Дошли до шатра, выпустили коней, дичь убили, обед сварили. Еруслан у богатыря погостил недель пять или шесть, а то и более.

Распростился и поехал.

Еруслан ехал месяц, два, три. Наехал на белый шатер, входит, в нем сидят три сестры.

Две за ручной работой: одна вышивает золотом и серебром по малиновому бархату, другая нижет крупный жемчуг, будто на ожерелье, третья готовит обед.

Большая сказала:

Милости просим.

Средняя сказала:

Рады незваному гостю.

Младшая сказала:

Просим к столу на хлеб, на соль. Ну, он не стал отказываться - пообедал с ними, посидели, поговорили.

Он пригласил их всех трех в заповедных дугах пройтись.

Большая и средняя отказались, а меньшая пошла. Идут они по дикой степи, он и спрашивает:

Есть ли на свете такой храбрый богатырь, как Еруслан Лазаревич?

И показывает на свои белые груди.

Я видеть не видела, а слыхать слыхала. Есть богатырь Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка; мимо него зверь не проскакивал, птица не пролетывала, а богатырь тем более никогда не проезживал.

Есть ли на свете такая красавица, как вы? Она опустила глаза вниз и ответила, -так речь и полилась, как ручеек зажурчал:

Что я за красавица?! Я перед красавицей, как темная ночь перед днем.

А где же есть краше тебя?

Я видеть не видела, а слышать слышала, что у царя Вахрамея есть дочь Настасья Вахрамеевна, вот, действительно, красавица. Она свежа, как вешний цвет, ростом она, как пальма высокая, ходит, как лебедь в вольных водах плывет, грудь ее, как пена морская, щеки ее, как огненные ананеты, губы ее, как розы, рдеют, в глазах ее огонь горит, в косе месяц блестит, свет белый затмевает, а ночью землю освещает. Станом она становитая, на деле деловитая, походка часта и речь густа, посмотрит, как златом подарит.

Закипела у Еруслана Лазаревича кровь молодецкая: умереть, а Настасью Вахрамеевну поглядеть. Походили, погуляли, возвратились в шатер. Он у них погостил неделю или поболее, поблагодарил за хлеб, за соль, вышел, подошел к Аршавещему. Меньшая сестра вышла проводить. Жалко больно ей. У нее две алмазные слезинки выкатились из глаз. А он наклонился в седле и сказал ей шёпотом несколько слов, чтоб птицы небесные не подслушали, а ветры буйные не разнесли слов его:

Не плачь, красавица, жив буду - вернусь. Сказал и поехал. Она долго все смотрела, пока не скрылся с глаз. Потом пошла в шатер.

Он ехал, ехал, месяцы, годы, вдруг встречается ему старый, старый старичок, уж другой век живет (больше ста лет) и говорит:

Здравствуй, Еруслан Лазаревич.

Здравствуй, дедушка, а откуда видно, что я Еруслан Лазаревич?

Как же, дорогой мой, я ведь из русского царства, я тебя еще малым ребенком знал.

Куда ты идешь?

Куда глаза глядят.

Почему ты не живешь в России, ведь пословица говорит: “Где родился, там и годился”.

Эх, дорогой мой, ты еще молод, ты не знаешь ничего. Враг нашел войной и распорушил все государство, камня на камне не оставил. Всех старых и молодых людей побил, остальных в полон забрал, в темницу посадил, глаза повыколол, там же в темнице твои отец и мать.

Еруслан Лазаревич достал несколько монет на прожиток, тронул шпорами коня под бока и полетел, как вихорь. Конь не шел и не бежал, а как по воздуху летел, промеж ног летели темные леса, бархатные луга, реки серебряные.

Опустился прямо около темницы, там стоит тридцать человек стражи. Он начал просить, чтобы открыли темницу, чтоб он милостыню мог подать. Ему не открыли. Тогда он выхватил меч, вправо махнет улица, махнет влево - переулочек.

Побил всех, открыл двери:
- Добрый день, счастливая минута! Узнали его отец с матерью по голосу, стали плакать и рыдать, а он и говорит:

Драгоценные мои родители, батюшка Лазарь Лазаревич и матушка Устинья и вы, люди добрые, не плачьте, а скажите, могу ли я вам помочь в беде?

Можно помочь, нужно ехать в тридевятое царство к царю Огненный Щит Пламенные Копья, отруби ему голову, вынь желчь и помажь нам глаза, и мы прозреем.

Он подал им несколько монет золотых, вскочил на Аршавешего и полетел, как горный орел.

Ехал он ехал и наехал на бранное поле.

Он крикнул:

Есть ли кто в той рати живой? Ни звука, только черные вороны сидят и каркают.

На второй раз тоже никто не ответил. Он крикнул в третий раз. Ответила голова

величиной с пивной котел, промеж глаз целая пядь.

Я не жива, не мертва. Добрый человек, русский богатырь Еруслан Лазаревич, ты едешь к царю Огненный Щит Пламенные Копья, поедешь по бранному полю, увидишь мое туловище, под ним мой меч - кладенец, в нем секрет таится, он тебе пригодится. Когда будешь подъезжать, царь будет огнем жечь, пламенем палить, ты пади на одно колено и скажи: “Я еду, Огненный царь, к тебе служить верой и правдой”.

Как он уверится в тебе, ты махни мечом и отруби ему голову. Вельможи будут говорить: “Прибавь, прибавь”, а ты скажи: “Русский богатырь раз бьет, не прибавляет”, выковырни желчь и езжай. На обратном пути голову к туловищу подкати, помажь живьем, я оживею и буду тебе помогать, буду твоим названным братом.
Пошел Еруслан Лазаревич, идет - недалеко туловище лежит, поднял, там меч-кладенец. Он взял и пошел. Подошел к границе царства Огненный Щит Пламенные Копья. Увидел его царь, начал огнем жечь, пламенем палить (у, страсть какая!).

Еруслан Лазаревич спрыгнул с Аршавещего, пал на одно колено:

Ваше императорское величество, я еду вам служить верой и правдой.

Тут и поговорили они.

Полюбил его царь. Стали ходить они рядом, разговаривать о деле и шутки шутить. Идут они раз рядом, Еруслан Лазаревич ударил наотмашь царя мечом по шее, как колдунов бьют, голова и отлетела.

Вельможи кричат:

Прибавь! Прибавь!

Он говорит:

Русские богатыри раз бьют, не повторяют. Открыл череп, вынул желчь, сел и поехал в обратный путь. Доехал он до бранного поля, подкатил ту голову к туловищу, помазал, и богатырь оживел, оказалось, он был богатырь турецкой земли. Они побратались, и он дал слово Еруслану Лазаревичу, что он против русского богатыря и против русского народа не будет воевать. Богатырь дарил ему меч, но Еруслан Лазаревич отказался, говорит:

Вот, меньшой брат, тебе твой меч, у меня есть свой из чистого булата, надежный.

Распростились, и поехал Еруслан Лазаревич в свое государство. Приходит он в темницу, помазал незрячим зрение, люди все прозрели, а Еруслан Лазаревич начал поднимать войной на белого царя, собрал он старых и малых, мужей и жен и пошел на белого царя войной. Расшиб все государство белого царя, камня на камне не оставил, все распорушил на мелкий песок. Вернулся в свое русское царство и сказал:

Русский народ, русская земля непобедимы никем и никогда, никто не удержался на русской Земле, много здесь было врагов-недругов, но каждый здесь поскользнулся и сломал себе голову. Чужое мило - идите враги мимо. Кто на русскую землю с мечом придет, под мечом и помрет.

Еруслан Лазаревич установил порядки в своем государстве, распрощался с отцом с матерью и поехал глядеть Ивашку Белая Епанча Сорочинская Шапка.

Видели Еруслана Лазаревича сидючи, да не видели едучи.

Ехал он год, а может два. Этого мне не знать, мое дело только сказки казать.

Когда Еруслан Лазаревич подъехал к границе, где разъезжал Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка, тот увидел его и зашумел громовым голосом, как будто буря загрохотала:

Мимо меня птица не пролетывала, зверь не прорыскивал, богатырь не проезживал, а это что за мерзавец такой?

Вскочил на коня и подъезжает к Еруслану Лазаревичу. И завязался у них ожесточенный бой. Бились они трое суток на своих добрых конях. Кони устали, они пустили коней и стали биться врукопашную. Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка забил Еруслана Лазаревича по колено в землю и ранил его в левую ногу выше колена. Еруслан Лазаревич размахнул свой меч-кладенец и ударил Ивашку плашмя в темя, он упал. Еруслан отрубил Ивашке голову. Сам достал платок, перевязал рану и прямо тут на стене и лег.

От такой большой усталости он спал девять Зорей.

Когда он проснулся, убил дичь, сделал горячий обед, положил руку на Аршавещего, а конь будто устал. Еруслан решился тут побыть. Побыл месяца два, конь отгулялся. Оседлал он его и поехал к царю Вахрамею. Царь его встречает, привечает, как самого дорогого гостя, сразу узнал, что он побил Ивашку Белая Епанча Сорочинская Шапка (ведь его границы защищал Ивашка), пригласил его в палаты белокаменные.

Когда они садились обедать, напротив него порожний золотой прибор стоял. Он подумал - сейчас выйдет и дочь.

Когда она отворила дверь, у них глаза встретились, у Еруслана Лазаревича вскипела кровь молодецкая, и он сразу сделал предложение отцу о ее руке.

Отец не стал прекословить, дал согласие выдать дочь за Еруслана Лазаревича, ведь знал, что силой возьмет.

Они золотые венцы принесли, свадьбу сыграли.

С женой Еруслан Лазаревич прожил года три, у них народился сын, назвали его Александром.

Когда Александру было три года, Еруслан Лазаревич говорит жене:

Надоест мне скоро дом, пойду в дикую степь поразгуляюсь.

Тут жене подает два платка и камешек бриллиантовый с яичко и говорит:

Будут платки чистые - я жив, грязные - мертв. Вот бриллиантовый жемчуг с куриное яичко, если сияет, я жив, если потух - я мертв.

Распрощался и уехал. Прошел год, два, шестнадцать лет. Александру исполнилось девятнадцать, он осмелился и спрашивает;

Мама, был у меня папа?

Она отвечает:

Был русский богатырь, но он уехал странствовать.

И вынула два платка и камушек.

Папа сказал, если жив я, то платки чистые и камень сверкает. Так оно пока и есть. Значит, живой он.

Александр положил все это в карман, купил коня, убранство, сел и поехал отца искать. Долго ездил.

В деревню или в город заедет, спрашивает:

Проезжал ли здесь богатырь Еруслан Лазаревич?

Проезжал лет пять-семь назад. Путь держал в Индию.

В другой деревне:

Проезжал года три назад, путь держал в Китай.

Ездил он ездил, и встретился с отцом, разъехались они, обернули свои копья долгомерные тупыми концами и вдарили друг друга в груди. Александр так и покатился на траву, как шар, и выронил камень отцовский.

Еруслан Лазаревич сразу догадался, что Александр его сын. Он спрыгнул с коня, поднял его, поцеловал три раза.

Чадо мое возлюбленное, ты еще молод со мной биться, тебе еще не по плечу.

Папа, поедем домой, мама тебя сколько ждет, у нее уже вся молодость прошла.

Еруслан Лазаревич так и решил, приехал к своей жене, взял их и поехал в свое государство.

Эх, -говорит, -пойду в свою землю. Ведь если помирать, так там, где родился.

Приехал в свое государство, прожил двести лет и помер.

Много на русской светлой земле богатырей и поныне, так эти богатыри Еруслану Лазаревичу внуки и правнуки.

Сказка вся, а присказка будет завтра после обеда, поевши мягкого хлеба.

Кое-что о Еруслане Лазаревиче

(Дополнительный аргумент к моему исследованию русской истории)

Источником моих исследований-рассуждений является «Повесть о Еруслане Лазаревиче» («Библиотека русской фантастики» в 20 т., т.2, «Советская Россия», М., 1990). Повесть эта очень древняя, еще Арина Родионовна рассказывала ее Пушкину, у которого Еруслан Лазаревич – типичный бессовестный казак-разбойник превратился в пылкого и стеснительного героя-любовника Руслана. Эта повесть записана старинным слогом, я ее передам в современной интерпретации, прерывая там, где мне нужно, комментариями.

Итак, у царя Картауса был дядя, князь Лазарь, у Лазаря – сын Еруслан, богатырь. Отпросился Еруслан у отца «погулять», а то дома как кого за что схватит, так оторвет или сломает. В общем, тяжело было сородичам и ровесникам от такого соотечественника. Надоел он всем как горькая редька. Прерву на этом сказку и выскажу некоторые соображения. Имена Картаус и Еруслан какие-то нерусские в русской сказке. Происходят сии события даже и не в тридевятом царстве, а вообще неизвестно где, что не совсем соответствует русским канонам сказочным. Картауса, конечно, в БСЭ нет, зато есть поселок Карталы в Челябинской области, в 150 километрах к востоку от Магнитогорска, расположен на реке Карталы-Аят. Это Южный Урал. По реке Урал (старое название Яик) от Карталы можно добраться до соленых озер Эльтон и Баскунчак, древнейшего источника самой чистой в мире поваренной соли, охраняемой Хазарским каганатом. А в Хазарском каганате самый главный культ – культ соли, и даже ножи и зеркала делали из нее (Смотри «Хазарский словарь» Павича). Но этого недостаточно, чтобы отождествить царя Картауса с поселком и рекой.

Из БСЭ: Еруслан – река в Саратовской и Волгоградской областях, левый приток Волги, берет начало на юго-западе возвышенности Общий Сырт, летом местами пересыхает. Из книги И. П. Магидовича, В. И. Магидовича «Очерки по истории географических открытий» в 5 т., т. 4, М., «Просвещение», 1985: «В 1891 – 1893 гг. С. Никитин исследовал междуречье Волги и Урала, установил, что возвышенность Общий Сырт распадается на ряд сравнительно высоких плоских увалов, пересеченных широкими, неясно выраженными долинами рек Большого и Малого Узеня, Еруслана и их притоков. Никитин обнаружил, что равнина ниже уровня океана имеет очень ограниченные размеры. На западе к ней относится только узкая полоса собственно Волжской долины и котловины озер Эльтон и Баскунчак. Здешние реки, даже самые крупные, летом обыкновенно прекращают течение вовсе, распадаясь на отдельные замкнутые котловины».

Таким образом, река Карталы и река Еруслан, вместе взятые, не могут быть простым совпадением с «русской» сказкой, которая поэтому и не является чисто русской. Неустойчивая сплошность рек в течение года – тоже немалая подробность. В те сказочные времена река – единственная дорога, и если эта дорога непостоянна, то и два «царства», связанные этой рекой, можно рассматривать как временно разделенные Гималаями. Сходить «погулять» в другое царство – непростая задача, в летнюю жару письма могут не дойти. Другое соображение состоит в том, что сюжет русскими заимствован, притом тогда, когда еще не было письменности. Разве Еруслан и какой-нибудь скандинавский или исландский богатырь не два сапога – пара? Там же точно такие же богатыри, разнузданные, удалые до жестокости, почти звери дикие в своем эпическом «имидже». Кроме того, в дяди Картаусу затесался Лазарь с библейским именем, редким у русских, но частым у евреев. И тут чувствуется связь уральской Карталы и Кавказа (Картлийское царство, Карталийский (Картлийский) хребет, Картли, картлинцы, то есть все, что касается восточной Грузии). А центр этой связи – все тот же Эльтон и Баскунчак. Другой соли на Кавказе нет, а иранская соль – у вечных врагов. И не одна связь здесь, а целых две. На второй связи, еврейской, я подробно останавливался в своей книге про русскую историю на основе знаний, почерпнутых про хазар у того же Павича. Однако продолжу пересказ сказки.

Приехал Еруслан к морю (надо полагать, к Каспийскому), встретил там старика. Старик сказался слугой его отца, стережет лошадей, и раз в год ездит к Лазарю за жалованием. Вот как он отрекомендовался: «По имени меня зовут Ивашка Сивый конь, Алогти-Гирей, гораздой стрелец, сильный борец, в полку богатырь». Еруслан же ему: «Я сюда зашел волею: похотел в поле казаковать, и горести принять, и желание получить». Остановлюсь снова. Тут такой бурелом сведений, какого и в сибирской тайге не найдешь. Что касается «жаловаья», за которым раз в год ездит «старик-слуга», то, по-моему, это никакое не жалованье, а дань или налог по-современному, представленный «красиво» для картаусова царства уральского. Далее, обратите внимание на многочисленные имена «старика на жалованье»: Ивашка Сивый конь. По-русски Ивашка звучит уменьшительно-пренебрежительно, а «фамилия» Сивый конь показывает, что был конь, да сплыл: седой стал разбойник, до смерти недалеко. Это имя для русских, которым, недолюбливать этого Коня на роду написано. Второе имя Алогти-Гирей – дань уважения татарам волжским, а, может быть и крымским, оно без комментариев, их высосать не из чего. Далее следуют имя не собственное, но очень информативное – гораздой, то есть здоровенный, могучий стрелец. Но стрельцы-то были только у русских, произошли от стрелков из лука. Хотя сами стрелки из лука были у любого народа. Значит, раньше, когда был еще не «сивый» – хорош был разбойник, «сильный борец». А вот словосочетание «в полку богатырь» – чисто русское по семантике, хотя сегодня и не совсем понятное, мало оно несет ныне информации. Мы ведь знаем, что полк – это воинское соединение, а богатырь – само понятно – чрезмерно сильный воин. Получается, что в данном воинском соединении Ивашка – здоровенный солдат. Посмотрим, однако, Словарь Даля. «Полк – военный стан, лагерь, обоз, становище, табор, стоянка, толпа, орда, ватага, поход, боевой порядок, пря (распря), бой, сражение». Видите, «как много в этом звуке для сердца русского слилось»? «Полкать – (сибирск.) шататься, слоняться, таскаться, рыскать туда и сюда, бездельничая (не от этого ли полк, начально: бродячая толпа, ватага? – примечание Даля). Поле – ровное открытое место, без деревьев и кустов, а не только посевное поле. Очень много слов от поля в первом значении. Поэтому полкать – это мотаться по открытому месту». Поэтому этот Ивашка – знаменитый вор и бандит, в общем, предводитель одной из ватаг казаков-разбойников. Это подтверждает и слово богатырь, ведь богатырь по Далю – не только богатырь силой, но и богатырь богатством (богатель), в том числе и животами (людьми). В целом же этот абзац можно кратко резюмировать так. В образе Ивашки нам представлено многонациональное движение казаков-разбойников, включая сюда и будущих чеченцев вместе с их природными евреями, промышлявших разбоем на Великом волжском торговом и соляном пути в Хазарском каганате, у половцев, и даже у печенегов, у которых были распространены званья князья и великие князья.

Продолжаю сказку. После Ивашки Еруслан встретил рать побитую (трупы на поле боя), только один живой. Говорит этот живой: «Рать побитая царя Феодула, а побил ее князь Иван, русский богатырь, который хочет жениться на царевне Кондурии, феодуловой дочери». Делать нечего, Еруслан пошел искать Ивана, заметьте, не прежнего Ивашку, а другого, князя. Естественно, нашел, куда ему деваться от реки Волги? По обе стороны от нее через 20 метров – жара и пить хочется. Тут Еруслан сперва побил этого русского богатыря-князя, а потом побратался с ним. А Иван-князь вновь побил новое войско Феодулово, самого Феодула убил, а сам женился на его дочери Кондурии.

И снова остановлюсь. Очень уж много информации в этом маленьком абзаце сказки. На Феодула и его дочку не буду обращать вашего внимания, это, наверное, один из двух одновременных царей хазарских, или еврей, или местный (смотрите Павича). Для наглядности уместно вспомнить современных хоть бандитов, хоть олигархов. Они же тоже то дерутся, то братаются, а потом опять друг другу изменяют и вновь дерутся. Вот так же и в Хазарском каганате было на Волге, куда стекались и татары, и чуваши, и русские, и кавказцы. Во-первых, грабить, а, во-вторых, дань собирать с транзита соли. Выгодное было место. Помните про поход Стеньки Разина, вашего любимца, казака-разбойника? И заметили ли, что как в русских, так и иноземных сказках, почти всегда богатыри женились на принцессах через убийство их отцов? Да и в современном фильме про сицилийскую мафию, очень любимом вами накануне развала СССР, там тоже сперва убивает мафиози папу, а потом женится на его дочке. Как говорится, сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам – урок.

И заметили ли вы, что промелькнуло уже два русских персонажа, но один из них Ивашка, а другой – Иван? Притом Ивашка не слабее Ивана, Ивана-то еще вон как расчехвостил Еруслан. Дело тут в том, что русские князья не брезговали разбоем, такие как Шуйские, но были и безродные Романовы, ставшие царями. Подробнее об этом у меня в других работах. Да и у одних – Стенька Разин, а у других – Степан Тимофеевич. В общем, разбоем не брезговали ни богатые и знатные, ни бедные и смердящие. Их только по суффиксу и отличали. Кроме того, ясно, что сам Еруслан – не русский, хотя из него впоследствии и получился у Пушкина русский богатырь. Если был бы русский – то не заострялось бы внимание на то, что противник его – русский.

И еще одно замечание. Очень уж кратко звучит в сказке целая эпопея о федуловом царстве, его двух войнах, встрече Еруслана с Иваном-князем, их битва, затем – дружба, да еще и сама женитьба Ивана, наконец-то состоявшаяся. Да из сведений этой одной фразы можно три романа написать, если не все пять романов. Поэтому, мне кажется, что это простое перечисление крупных исторических событий для того, чтобы их просто не забыть, они как узелки на память: только события и их последовательность. А сами события, дескать, каждому известны и каждый их самостоятельно вспомнит. Так именно должен поступать народ, не имеющий письменности, и желающий сохранить в своей коллективной памяти свою историю. Но, как видите, это несбыточные надежды. Получилось как об Атлантиде, слышал, как говорится, звон, но не знает, где он.

Еруслан же решил идти в Индейское царство (надо полагать в Индийское, ведь индейское – за океаном), к царю Далмату, чтобы встретиться в поединке с его богатырем Ивашко, Белой Епанчой (епанча – верхняя одежда, широкий плащ без рукавов, накидка). Но сначала он решил побывать дома, встретиться со своим батюшкой. А на родине его оказался в то время князь Данило Белой, стоит с 90-тысячным войском и хочет родину его покорить. Данило же Белой – по сказке татарин, и войско его – татарское. В общем, побил Еруслан войско татарское, а самого князя татарского по имени Данила Белой в плен взял. Взять-то взял, да отпустил восвояси, правда, клятву с него взяв не ходить больше сюда, на царя Картауса, чьим подданным числился Еруслан. А царь Картаус, в свою очередь, винится перед Ерусланом: «Виноват я, Еруслан Лазаревич, пред тобой, что велел тебя из царства выгнать». Хотя в предыдущем месте сказки не сказано, что Картаус выгонял Еруслана, Еруслан сам пошел «гулять», у отца своего при этом отпросившись. Но Еруслану ничего от Картауса не надо, даже извинения. Поехал опять казаковать, надо полагать, в Индейское царство, хотя прямо здесь об Индейском царстве в сказке не говорится, просто – казаковать. Или забыл, что собирался в Индейское царство, или планы изменились.

Проанализирую. Снова сплошная белиберда. Индейское царство, надо полагать, вовсе и не Индий­ское, а скорее наподобие Иранского, то есть Персидского, или даже еще ближе – что-то северокавказское. Туда и Разин ходил «за зипунами». И именно не завоевывать его, а пограбить, то есть «встретиться с их бо­гатырем на околице». И белая епанча тут подходит, а вот имя Ивашко – совершенно не подходит, ни одного Ивашки в Иране нет, и не было. Может быть, даже и сходил, да получил пинка, а, может быть, даже и не дошел, а просто подрался с каким-то русским бандитом на пути. И к батюшке в картраусово царство вовсе не на свидание пошел, а раны залечивать. Так тоже неоднократно бывало. Но разве в сказке расскажешь та­кое? На то она и сказка, надо делать «красиво». Далее Белая Епанча начинает у меня путаться в голове с Да­нилой Белым, который стоял у стен, и не брал Картаусово царство, все Еруслана дожидался. Притом, какой же татарин может быть Данилой, да еще и Белым? Ведь Картаусово царство, как я показал выше, и есть на юге Челябинской области, где отродясь русских в те поры не было. Хотя и татары могли прийти в Челя­бинск с запада, но начальник их не был бы ни Данилой, ни Белым. В это Ерусланово сказание вклинились совершенно другие силы, ничего общего с Ерусланом не имеющие, зато имеющие отношение к речке Ерус­лан, которая как раз где-то здесь впадает в Волгу. Вот поэтому-то и получилась белиберда, может, человека перепутали с речкой. Все остальное, кроме слов Картрауса, и 90-тысячное войско, и Данило, и татары, и прочее, все это было на самом деле, только не имело никакого отношения к герою нашему Еруслану. Вот поэтому никто не поверит, что поэмы Гомера не то 400 лет, не то 600, передавали из уст в уста, не имея письменности, и не забыли, не перепутали ни одной рифмы. А тут спутали человека с речкой, и продолжают пересказывать, как ни в чем не бывало, не стесняются. Сказка же. Автора нет. Формульно: На речке, которая иногда даже не течет, такие дела разворачивались, и из-за соли, и из-за разбоя, что народ никак ничего не смог забыть, только перепутал изрядно за столько-то лет. И выглядело все это точно так же как нынешние бандитские разборки в Москве за сферы влияния. И в плен брать, а потом отпускать под честное слово на все четыре стороны, в те времена тоже было очень распространенное правило, глупое в наши дни. Почи­тайте Карамзина, если не верите, там эти ферты выкидывают князья то и дело. Правда, про казаков-разбой­ников ни слова, царями все-таки стали.

Побив татарина Данилу Белого и забыв побить Ивашку Белую Епанчу, Еруслан ехал – ехал, на шатер наехал, а там три сестры-девицы. (Замечу в скобках, что три девицы просто так не могли в чистом поле образоваться). Одна из них, Прондора, понравилась Еруслану, но отвергла его, сообщив, что есть у нее защитник, уже упомянутый Ивашко Белая Епанча. Еруслан обиделся и снес ей голову саблей. А в свою постель взял вторую сестру, Мендору. Но тоже ей голову саблей снес, правда, утром. Уж слишком высоко она ставила по подвигам того самого Белую Епанчу. Участь третьей сестры, Легии, была получше: оставил ее жить за то, что она сказала: «Я разве красна (красива) и хороша? Когда я была у отца своего во царстве (надо полагать в Индии, вернее в Иране), тогда я была красна и хороша, а ныне – только полоняшное (пленное) тело. А есть во граде Дербие, у царя Варфоломея, царевна Настасья, и та вдесятеро меня краше». Наехал Еруслан на Ивашко Белую Епанчу где-то в окрестностях упомянутого шатра и убил его, а затем направился к его царю «индейскому», Далмату устраиваться на службу, надо полагать, взамен убитого им богатыря. Далмат же его убоялся и Еруслан, поняв это, направился в Дербию, к царю Варфоломею. И правду сказать, зачем ему там служить? Двух дочек царских убил, а третья – не ахти какая, сама адрес дала, где получше есть девица (девственница), не «тело полоняшное».

Снова остановлюсь. На первых порах рассмотрю девиц в шатре в чистом поле, причем живших на положении «тела полоняшного», «девочек для всех», и имевших бандитскую «крышу» в лице Ивашка Белой Епанчи. Не зная некоторых фактов исторических можно пройти мимо этих сведений из сказки. По Ибн-Фадлану на Волге вовсю шла торговля девицами, продавали верхневолжские «купцы», покупали – купцы персидские. Ибн-Фадлан специально обращает внимание на то, что «продавцы-купцы» этого «товара» вовсю пользовали свой продажный товар по прямому назначению, притом на виду у всех, притом нисколько не стесняясь посторонних. Вот этот факт, как мне кажется, и приведен в сказке на примере трех сестер шатровых, ставших сестрами не по родству, а по судьбе. Не всех девиц продавали иранским купцам, некоторых оставляли для себя, хотя в казаках-разбойниках и процветал гомосексуализм, но не на 100 процентов. Подробнее – в моей книге. В сказке же, на то она и сказка, все должно быть пристойно и целомудренно, хотя и с тонким намеком. Что касается имен девиц, некоторым образом – восточных, то надо же понимать, что сказка-то русской уже стала.

Что касается города Дербия, то он мне сильно напоминает южно-дагестанский Дербент, только там не должно быть царя по имени Варфоломей и царевны Настасьи. Там другие имена, но не для русской же сказки. Что, собственно, не мешало волжским казакам-разбойникам изредка ходить и грабить Дербент, недаром там и сегодня остались развалины крепостных стен, опасались. Ивашко же Белая Епанча – такой же разбойник, как и сам Еруслан Лазаревич и никому он не служил кроме себя, хотя изредка и нанимался для убийств наподобие нынешнего предводителя киллеров. Или по-доброму договаривался с кем-нибудь таким же «о сотрудничестве». Попытка «договора» Еруслана с «индейским» царем Далматом о вступлении к нему на службу сильно напоминает договор бандитских кланов, когда ослабевшая в междоусобных боях преступная группировка ищет к кому бы «прислониться», временно, разумеется. Но не напишешь же так прямо и откровенно в сказке, тут надо все таинственно и «красиво» делать, как в «причинах» нашей войны в Афганистане. Вообще говоря, эта попытка Еруслана сотрудничества с «индейским» царем, окончившаяся неудачно, - целый исторический пласт, раскопать который мне не по силам. Хотя Индейский царь оказался ближе Дербента, так как в Дербент еще предстояло добраться, а до Индейского царства Еруслан уже добрался, он где-то около девичьего шатра околачивался, то есть в Приволжских степях. Поэтому я и полез в Словарь Даля. И Индейское царство, оказалось, просто произошло от слова «инде», то есть, «где-либо, иное, другое, не тут, и даже – местами». Вот что такое индейское, значит нездешнее, нетутошнее царство. И дальнейшие события сказки кое о чем говорят.

Не договорившись с «индейским» царем Еруслан направился, было, к царю Варфоломею в Дербию. Но прежде, как водится, опять решил навестить родню, свое царство, вернее, Картаусово, дядино царство. Приезжает, а от всего царства осталась одна хижина, а в ней – старик одноглазый, остальные – в плену. Одноглазый старик говорит: «После твоего отъезда немного времени минуло, и, собрав 120-тысячное войско, пришел отпущенный тобой князь Данило Белой, наше царство попленил, и огнем пожег, и ратных людей побил, храбрых витязей 80000, а честных людей 300800, а попов и чернецов собрал на поле и огнем пожег 472, а младенцев прибил 11000, а жен 14000. А царя Картауса и отца твоего князя Лазаря Лазаревича и 12 богатырей в полон взял, и свез в свою землю». (Надо полагать, по предыдущему тексту, в Татарию).

Во-первых, скажу сразу, в народной устной молве не могли сохраниться такие точные цифры картаусовых потерь. Это уже не сказка, а – летопись, или позднейшая правка, при печатанье сказки. Зачем это и кому понадобилось, не знаю. Знаю, что 120 тысяч воинов содержится в 10 нынешних дивизиях. Почти столько же было и у Наполеона при походе на Москву. И в Куликовской битве с обеих сторон. И вообще населения столько, сколько перечислено, в ту пору на всех просторах Волги вряд ли было. Вся эта статистика с точным упоминанием жен и детей скорее всего реестр рабов, проданных за какое-то время на Волге. И реестр этот – хазарский, там-то писать умели, недаром вторым царем у хазар всегда стоял еврей. Во-вторых, казаки-разбойники, как я отмечал выше, просто так, за здорово живешь на побывку домой не приезжали, они были отрезанными ломтями. Неудачная попытка «устроиться на работу» к царю Далмату, как и лечение ран, тоже могла подвигнуть Еруслана на побывку в родные места. Растеряв свои силы и сподвижников в боях, Еруслан вполне мог явиться за пополнением своей банды. Но в сказках такую очевидную причину не укажешь, ее даже историки не указывают прямо в своих произведениях, а ходят вокруг да около. Притом, представьте себе, Еруслан совсем уж собрался в Дербию, но посчитал свои силы и решил, что с такими ресурсами ему в Дербии нечего делать, и потому направился за пополнением. Так-то будет логичнее, но, повторяю, в сказках так не положено. Я даже думаю, что на сюжет сказок была своя цензура, а сказителя могли не только поколотить, но и засадить в острог. Вот и стало получаться у боянов, уже второй раз подряд, что Еруслан пошел навестить батюшку, о котором фактически давно забыл, «гуляючи», «казакуючи» по «чисту полю». Вот тут и подвернулся совсем другой «случай» с нападением несметных полчищ, может быть, даже и не с этим царством-государством, и совсем в другое время, лет на 300 раньше или позже. То есть исторический-то случай был, но привязали-то его к Еруслану, потому что хорошо подошел, как «лыко в строку». Вот, всякие там идеологические и цензурные требования совсем испортили сказку, стала она совершенно нелогичной, но в сказке логика ни к чему.

Увидев разбой на своей родине, поехал Еруслан в Данилино княжество «татарское», повторяю, в княжество обидчика, притом как бы даже и крадучись, не объявляясь самому Даниле. Нашел там царя своего Картауса и батюшку – сидят в темнице Данилиной, «уже и очи тьма выела». Еруслан стражу тюремную перебил и представляется узникам: «Я – Еруслан». А те ему не верят, слепые ведь. Говорят: «И ты, человече, называешься Еруслан Лазаревич? И ты нам сослужи службу: поедь ты на теплое море, в Подонскую орду, в Штютень-град, к Вольному царю, ко Огненному щиту, к Пламенному копью, и убей его до смерти, и помажь нам очи чем-то там таинственным из Штютень-Града. И тогда мы увидим свет божий, и к тебе веру поимеем», то есть поверим.

В этом абзаце вообще – ночь темная и несуразица сплошняком. Уж и не знаю, с чего начать. Во-первых, несколькими абзацами выше Еруслан с тем же самым Данилой «татарским», вместе с его 12 дивизиями, справился одномоментно, и в плен его взял, а тут крадучись пробрался к темнице с батюшкой и только стражу перебил, а остальное воинство Данилино даже и не знает вроде бы об этом его визите. То есть, какие-то нравственно-цензурные ограничения не позволяли боянам сказать просто и понятно, дескать, обменялись «малявами» узники с Ерусланом, а стражу не убивал он, а просто подкупил. Ведь не думаете же вы, что стражникам тех далеких дней платили больше сегодняшнего? И дали Еруслану узники «наколку» насчет дальнейших действий. И забыл на время Еруслан о своей первейшей цели насчет Дербия, поскакал в Подонскую орду.

Во-вторых, перечисленные собственные имена дают хорошую пищу для размышлений, которые могут возникнуть, если еще чем-нибудь располагаешь насчет донской работорговли, о которой в официальной истории не сказано ни слова. В истории-то только о крымско-татарской работорговле русскими людьми говорится. Михалон же Литвин еще спрашивал у крымского еврея-менялы: много ли там еще русских осталось для торговли, видя вереницы рабов, пешком тянувшихся на полуостров под конвоем конных крымцев? А вот Подонская орда, на мой взгляд, растянувшаяся по всей длине Дона, аж до «теплого моря», то есть Азовского, как раз и занималась транспортировкой рабов в Кафу, только не пешком по Муравскому шляху, как пишут историки, а в бандитских лодках. А получала эта орда пленников не разбоем в русских лесах, а тепленьких и связанных одной веревкой около Коломны, на правом уже берегу Оки, напротив берега левого, где неплохой брод, там, где сегодня находится Девичье поле. А поставляли пленников, то есть сограждан по-нынешнему, наши же русские князья, за деньги, разумеется. Но об этом у меня в других работах.

Что касается Вольного царя, Огненного щита, Пламенного копья, то не слишком ли много прозвищ на одного? Там ведь не графья жили, а разбойники, для которых достаточно прозвищ типа современных в уголовном мире: Косой, Кривой и тому подобное. Речь в сказке, скорее всего, идет о нескольких людях, самостийных, так сказать, и дравшихся между собой, и друживших. Недаром до самого последнего времени там были и русские селения бок о бок, и татарские. Огненный же щит, скорее всего, именно щит из огня, когда поджигаешь сухую степь с наветренной для наступающего противника, и с подветренной для себя, стороны. А Пламенное копье – это тоже копье, когда степь поджигает нападающий, с наветренной от себя стороны. Само упоминание же о темнице, выевшей глаза, тоже, на мой взгляд, историческое. Темниц таких не сыщешь и по сей день в Поволжье, темница эта – метафора. Глаза же узникам просто выкалывать мода была, почитайте историю, там через одного правители ослепленные. И никакими мазями их не заставишь прозреть. Поэтому в сказке здесь чистейшей воды поэзия. А наказ сходить и отомстить Подонской орде – быль.

Немного не доехал Еруслан до Подонской орды и опять увидел рать побитую, а в той рати побитой лежит богатырская Голова отделенная от тела и глаголет: «Был я богатырь Задонской орды, сын Прохора-царя, а та рать со мною лежит Вольного царя, Огненного щита, Пламенного копья; а побивал ее я, а по имени меня зовут Рослонеем». Воевал же Рослоней за дочь Задонского царя, но только голова от него в живых осталась.

Тут не совсем понятно, почему Рослоней, подданный Задонского царя, воевал с Подонским царем из-за дочери Задонского царя? Но для сказки и не надо, чтобы все было логично и понятно. Сказано воевал, значит воевал. В историческом плане, наверное, просто Задонские и Подонские цари воевали за сферы влияния так сказать, и дополнительные вопросы тут неуместны. Но дальше начинается еще большая ерунда.

Приехал Еруслан к Задонскому царю; понравился ему, на службу устроился, выше всех его богатырей стал. Полгода служил. И узнал, что под Головой Рослонея лежит меч, исключительно только которым можно убить Задонского царя. Но взять в целях безопасности себе этот меч Задонский царь не может, слишком Голова тяжелая, не сдвинешь. Поехал Еруслан добывать меч из-под Головы, Голова по-доброму отодвинулась, Еруслан завладел мечом, возвратился и убил этим мечом Задонского царя. Потом вернулся к Голове, оживил ее, соединив с телом, а потом подружился с «восстановленным» Рослонеем. А затем женил его на дочери Задонского царя (смотри выше), а сам поехал к «татарскому» князю Даниле Белому решать «недорешенные» проблемы: во-первых, доложить в темнице о выполнении задания, во-вторых, наказать «мурз и татар» Данилиных. Он их «прибил и присек, и конем притоптал мурз и татар 170000, а черных людей и младенцев девяти лет от роду – в крещеную веру привел». А самого князя Данила Белого сослал в монастырь и «велел пострищи».

Как же здесь не ерунда? Во-первых, зачем Еруслан поехал к Задонскому царю, когда ехать ему надо по наказу батюшки к Подонскому царю убивать его «до смерти» и добывать зелье для лечения батюшкиной слепоты? Во-вторых, зачем Еруслану на работу устраиваться к Задонскому царю? Ему же батюшкой другая задача поставлена. А, устроившись на работу и получив царскую любовь и признание, зачем вызнавать тайны царские, чтобы добро царское отплатить злом, убийством доверившегося ему царя? А в действительной истории вы много найдете логики? Да она же сплошь алогична. Вспомните хотя бы Гитлера, который, не успев получить все составы с зерном от Сталина, открыл против него войну. Шибко здесь логикой пахнет? Я имею в виду нормативную, а не обманную логику, называемую политикой. И это же не сказка уже получается, а истинная история, такая, какой она была в действительности.

А сам Рослоней, Голова живая от которого в поле валяется? Тут тоже не фунт изюма, а сплошная шекспировщина по страстям. Воюет он против противника своего царя, жениться, видите ли, собрался на его дочери. Невольно подумаешь, что жениться-то он собрался не по любви, а в расчете на возможность свалить царя и самому сесть на царство. Зачем Голова его подвинулась, давая возможность Еруслану достать меч, погибельный для его царя? Он что, не знал? И он ведь подружился-то с Ерусланом уже после того, как тот убил его царя бывшего. Надо бы воевать с Ерусланом, а он сдруживается. Хотя и Еруслан тот еще дипломат: пришил Рослонееву голову куда надо, да еще и женил, великую услугу оказал.

Да так же и бывает всегда в истории. Только современной истории мы не удивляемся, понимаем, что к чему, а вот в прежних действиях правителей подавай нам логику. Да в жизнь не было общей логики в истории, логика всегда была частная, приватизированная, как сейчас говорят. А жизнь-то течет, я имею в виду собственную, царскую жизнь. И вкусы хотя бы меняются, на солененькое иногда тянет. Вот и логика приватизированная меняется согласно вкусам. И нельзя же все эти тонкие чувства передать в простой сказке, дай бог события сами не упустить из виду, запомнить.

Но все же мне надо добраться до Задонской орды, от Еруслана этого, из всего видно, не дождешься. Ведь неизвестно же, восстановил ли тот отцовское зрение, или так его слепым домой повез? И вообще, повез ли? Главное, он войска «татарина» Данилы разбил. И еще, что весьма немаловажно, всех детей «татарских» в православие обратил, а мусульманина-царя постриг в православные монахи. Ловко это у него вышло. Поэтому-то он его и не убивает уже второй раз подряд, несмотря на то, что уж очень «легкая» у него рука на убийства, включая и те, когда патрон доверяет ему свою охрану, а он убивает патрона. Совсем как в бандитских шайках, включая сюда и состоящие в государственном реестре под названием «олигархи».

Итак, Задонская орда носит это имя в зависимости от того, откуда на нее смотреть, с востока или с запада. И не только поэтому. Почему-то сказка стесняется назвать «мать городов русских» – Волгу. Ни разу не упомянута, о чем я должен сказать: неспроста. Я ведь недаром столько в энциклопедии копался и установил, что река Еруслан, одноименная с богатырем, впадает в Волгу, притом в самом интересном для разбойников месте, на транзите поваренной соли с Эльтона и Баскунчака. Соли я посвятил большой кусок своей книги и здесь на этом вновь останавливаться не собираюсь. Мне важно здесь узнать, где же находится Задонское царство, или Орда, что, собственно, одно и то же? В сказке эти сведения завуалированы, сами же видите. Так вот, с запада на Задонское царство смотреть неоткуда. Там никто в те поры не жил, а смотреть аж с самого Днепра, глаза испортишь. Смотреть же с востока через Дон тоже не на что, ничего там не было до самой Екатерины II . А вот с самого Дона, если посмотреть на восток, притом на месте нынешнего канала Волго-Дон, многое можно увидеть, тут и Еруслан недалеко в Волгу впадает, да и сама Волга как на ладони. И близко, ближе не бывает. Вот поэтому-то я и думаю, что Задонское царство или Орда и были в этом самом месте, только не на Дону, а на Волге. А Задонской Ордой ее тоже назвали неспроста, в целях конспирации. Ибо к концу сказки рабынь в низовьях Волги перестали покупать, популяция женщин на Востоке восстановилась (подробнее – в моей книге). А больше по Волге нечем было торговать с Востоком. Беличьих и собольих шкурок можно было на весь Восток, разумеется, для царей, а не для всего населения, на одном верблюде привезти.

Зато на Дону спрос на рабов, в основном мужского пола, резко возрос в связи с изобретением галер, у которых весла на каждом борту – аж в два ряда. Хотя и женщинами не пренебрегали. Недаром говорят, что все колыбельные песни на Ближнем Востоке нашего происхождения. И я не могу себе представить, чтобы граждан Венеции, Византии и так далее садили за эти весла, приковывая цепью. В связи с этим обострились нападки русских историков на крымских татар, дескать, они лет сто кряду воровали наших подданных по 100 тысяч разом. Подробности – в других моих работах. Отмечу только, что «украденных» у нас рабов было раз в сто больше чем самих «воров». Вот в этом месте, по-моему, и заканчивается сказка про Еруслана. Ибо пошла самая настоящая фантастика, а не историческое описание, как выше.

Наконец-то Еруслан поехал добывать прекрасную царевну Настасью в город Дербию, к царю Варфоломею. А у Варфоломея о ту пору появилось Чудо Лютое о трех головах и начало поедать царских людей, а само жило в озере. Отсек Еруслан Чуде все три головы и забрал у него чудо-камень самоцвет, а затем уже направился в город Дербию к царю Варфоломею, который на удивление оказался православным, за почестями, которые и получил, а в придачу – царевну Настасью Прекрасную. Она: «Нет тебя храбрее. Ты, государь, князя Ивана, русского богатыря, побил; ты, государь, князя Данило Белого побил и царство его попленил; ты, государь, Ивашка, Белую Епанчу побил; ты Индейского царя устрашил; ты, государь, Вольного царя, Огненного щита, Поломянного копья убил; ты, государь, Рослонея-богатыря оживил; ты, государь, отца своего воскресил и Змея убил. Я ж, государь, что за красна! Как есть, государь, а в Девичьем царстве, в Солнечном граде, царевна Понария сама царством владеет, и меня вдесятеро краше». Еруслан, встав поутру с постели, отдал своей жене Настасье камень самоцветный, Змеев, и говорит: «Родишь сына, вделай сей камень в перстень, родишь дочь, - дай камень в приданое», а сам пошел с царем-тестем пьянствовать. Затем, естественно, направился в Девичье царство. И, естественно, забыв свою жену, женился на Понарии.

Меж тем жена его бывшая, Настасья, родила сына, «вделала» ему в перстень камень-самоцвет и ждет, не дождется мужа своего. Сын же ее по имени Иван, а прозвищем Еруслан Ерусланович, стал таким же богатырем как папа: за руку кого схватит – выдернет, за голову – голова с плеч. Затем поехал отца искать. Нашел и как водится начал с ним сражаться, чуть не поубивали друг друга, (совсем как Илья Муромец с сыном своим жидовином) пока Еруслан первый не увидел на Еруслане втором перстень, а в перстне – камень-самоцвет. Потом поехали к маме, а там тесть-царь Варфоломей преставился. Кому же там царствовать как не Еруслану Лазаревичу, первому?

Куда делось царство искони Ерусланово, вернее Картаусово – неизвестно.

Я, наверное, зря сказал, что пошла сплошь фантастика, лирика и поэтика. Кое-что историческое и здесь проскакивает. Хотя не каждый это заметит. Я говорю о Девичьем царстве во главе с царицей Понарией. Я понимаю, что большинство из вас как раз Девичье царство и отнесет к лирике и фантастике, ведь и амазонки, скажете вы, красивая, но фантастическая сказка. А я так не думаю. Дело в том, что амазонкам я посвятил немало страниц в своей книге, и со всей отчетливостью хочу вновь повторить, что амазонки не фантастика, а историческая реальность. Мало того, это по историческим меркам происходило совсем недавно. Последних амазонок сожгли на кострах по пожеланию Козимо Медичи, выраженному в знаменитом «Маллеусе». Да, да! Кроме инициирования Возрождения Медичи раз и навсегда закончил переход от матриархата к патриархату, хотя начал этот переход еще Моисей. Я бы и не вспомнил даже об этом здесь, я это описал в других своих работах. Здесь же я просто не упускаю возможность еще раз продемонстрировать сказкой про Еруслана Лазаревича, то есть Евреича, то, что амазонки все-таки существовали, Еруслан не даст соврать.

По моим расчетам амазонки как раз и жили в степях Причерноморья, между Киевом, Одессой и Бессарабией. Поэтому я и хочу добавить некоторые сведения к этой сказке. Во-первых, амазонки жили не только в Причерноморье. Жили они и в Италии под именем сабинянки. Во-вторых, в эпосе Киевской Руси, в отличие от Руси Московской, отношение к женщине самое уважительное, даже трепетное, как в рыцарских романах. На это еще Белинский обращал наше русское внимание. В третьих, киевские князь и княгиня жили абсолютно равноправно, не по русскому Домострою, а приблизительно так, как живут нынешние американские жена и муж, и, случалось, что княгиня хвасталась личной своей дружиной перед князем-мужем, причем в самых энергичных выражениях. И, в четвертых, только в Киевской Руси то и дело княжествовали женщины, притом так успешно и умно, что мужики завидовали. И даже отчества у некоторых киевских мужиков были Ольговичи, не Олеговичи, а именно Ольговичи, от Ольги. Так что Еруслану Лазаревичу и на самом деле можно было сходить в Девичье царство, оно недалеко было. Но сам-то он там царствовать, естественно, не мог, кишка тонка. Пришлось пристраиваться, иначе не назовешь, в Дербии.

Общая же моя оценка этой сказки весьма высока. Это вовсе и не сказка, а устный пересказ истории, притом не до нашей эры, а совсем недавней истории, лет не более 500-600 назад. Вот так она, история, и сохранялась в устных преданиях, с пятого на десятое, без хронологии, без причинно-следственных связей и даже без привычной для нас логики. Зато можно не сомневаться, что все пересказанное было в действительности, кроме Змея-Горыныча, естественно. А, может быть, и Змей-Горыныч был, только несколько пореальней в действительности, например, в виде каких-либо друживших трех шаек разбойников, неуловимых как Стенька Разин или Мата Хари.

Раз уж Вы попали на эту страничку, то неплохо бы побывать и здесь:

[ ] [ ]

аннотация :
Современный стихотворный пересказ древнерусского сказания о знаменитом богатыре Еруслане Лазаревиче. Изумительные иллюстрации в лубочном стиле.

отзыв о книге :

Какие русские народные сказки вы читаете детям? Наверняка вы назовете больше десятка сказок: «Колобок», «Теремок», «Репка» для малышей, а для детей постарше - «Василиса Прекрасная», «Иван-царевич и серый волк» и многие другие. А как насчет чего-нибудь новенького? Но что может быть новенького в народных сказках - удивитесь вы. Все уже читано-перечитано вдоль и поперек. А вот и нет!

В прошлом году мы выпустили очень необычную книгу под названием «Правдивая история Колобка». В изложении замечательного детского писателя Андрея Усачева и с иллюстрациями Ольги Закис старинная народная сказка о колобке обрела совершенно новое и свежее звучание. Затем Андрей Усачев пересказал современным языком незаслуженно забытую сказку «Бова Королевич», которая на протяжении 300 лет была самой популярной на Руси, а художница Лариса Рябинина создала великолепные иллюстрации к ней. Книга «Бова Королевич» вышла в сентябре 2013 года и была признана «изюминкой» ММКВЯ.

Эта уникальная коллекция сказок, одновременно новых и старинных, пополнится уже в начале октября: совсем скоро выйдет в свет книга «Еруслан Лазаревич»! Андрей Усачев мастерски пересказал эту сказку для современных читателей, а художница Дарья Герасимова нарисовала к ней чудесные иллюстрации, глядя на которые можно легко представить старинный русский лубок.

Сказка про Еруслана Лазаревича известна на Руси с начала XVII века. Именно тогда её записали впервые, а до этого рассказы о подвигах тюркского богатыря Рустема, которого ещё называли Арасланом, передавались из уст в уста. Сказка про Еруслана Лазаревича быстро полюбилась и простому народу, и образованному дворянству. До такой степени, что А.С. Пушкин использовал сюжет и героев, когда писал поэму «Руслан и Людмила», — тут и богатырь силы неимоверной, и говорящая голова, и меч-кладенец, спрятанный под нею, и зелье бессмертия, и конечно же счастливый конец!

Вот что рассказывает Андрей Усачев о «Бове Королевиче» и «Еруслане Лазаревиче»:

«Очень хочется «вернуть в народ» то, что когда-то из него вышло… а потом затерялось в толще времени. И «Бова», и «Еруслан» - две прекрасных истории, которые 300 лет увлекали воображение русских людей. Недаром к ним обращались и Радищев, и Пушкин. В пересказе этих волшебных сказок я постарался сохранить дух лубка, лишь слегка осовременив текст и убрав ряд излишних - с точки современного мышления - жестокостей. Очень надеюсь, что эти средневековые «фэнтази» снова войдут в литературный оборот. И полюбятся современным детям так же, как и их прапрадедам. А взрослые удивятся, узнав, что «Бой Руслана с головой» придумал не А.С.Пушкин и не М.И.Глинка».

Современная художница Дарья Герасимова рассказала сайт о работе над иллюстрациями к книге «Еруслан Лазаревич».

В прошлом году в издательстве «Росмэн» вышла книга Андрея Усачева , иллюстрации к которой нарисовала современная российская художница . Мы попросили Дарью рассказать нам, почему был выбран именно этот текст, как шла работа над изданием и на что в книге нужно обязательно обратить внимание.

- Дарья, расскажите, пожалуйста, почему вы взялись иллюстрировать именно этот текст?

Мне давно хотелось проиллюстрировать сборник народных сказок или былин. В этой книге – авторский пересказ старой сказки. Но тем интереснее задача – можно было и в иллюстрации добавлять что-то свое, позволять себе какое-то хулиганство, которое, наверное, не совсем уместно смотрелось бы в народных сказках.

Книгу «Еруслан Лазаревич» можно отнести к героическому эпосу. Вам близок этот жанр? Насколько он интересен вам как читателю?

В детстве мне нравилось читать русские былины или сказания о рыцарях круглого стола. Так что, когда Андрей предложил мне проиллюстрировать эту книгу – я с радостью согласилась. Единственное, что немного беспокоило – справлюсь ли я со сценами сражений. Все же, подобные сцены лучше удаются иллюстраторам-мужчинам, которые обычно хорошо разбираются в оружие и доспехах.

Можно ли сказать, что иллюстрации к книге рисовались в рамках определенной традиции, школы? Или при создании их вы опирались в большей мере на собственное видение и прочтение текста?

Конечно, хотелось сделать иллюстрации в традициях классической русской и советской школы иллюстрации. Сам текст сказки предполагает не просто абстрактное рисование персонажей в неком условном пространстве, но некоторое знание художником русского костюма, архитектуры, быта древней Руси. Пусть эта Русь сказочная, былинная, но персонаж сказки точно не должен был ходить по ней в ковбойской шляпе и джинсах. Поэтому при создании иллюстраций я отталкивалась еще и от традиций народного рисования, от лубочных картонок, росписей палехских шкатулок, от традиций русской иконописи.

Я помню, как в детстве мы с сестрой и мамой ездили в реставрационную мастерскую, где работал мой дед, художник-реставратор и иконописец Дмитрий Евгеньевич Брягин. Там на столах лежали огромные иконы. Страшные, потемневшие от времени доски… И вдруг в тех местах, где грязь, копоть, и верхние слои краски уже расчистили, возникали кусочки с чистейшими, яркими, сочными красками. Проглядывал чей-то лик, уже не казавшийся хмурым и мрачным, или возникала удивительная морда льва или коня. И в душе рождалось ощущение чуда, ощущение радости от того, что это – древнее, непонятное для ребенка – вдруг стало таким ярким и живым. И в иллюстрациях к сказке про Еруслана Лазаревича мне очень хотелось передать это ощущение чуда от соприкосновения с чем-то старым, сказочным, пусть и пересказанным современным языком.

В тексте Андрея Усачева достаточно часто встречаются так называемые авторские ремарки, которые делают книгу более современной, динамичной и смешной. Мешало или помогало это в работе? Хотелось ли сохранить стиль древних сказаний или, наоборот, сделать книгу более соответствующей настоящему дню?

Нет, не хотелось. Если бы хотелось, то я бы делала книгу в совершенно иной стилистике, с использование, например, коллажа, фрагментов фотографий. Здесь мне хотелось сделать именно традиционную книгу. Но находясь в выбранных рамках, я старалась поддерживать игру, начатую Андреем, добавляя уже от себя какие-то элементы и персонажей: рыб, которые разгуливают по траве, на морском побережье, где Еруслан беседует с богатырем Гиреем, или зубастых крокодилов, которые пытаются сцапать юного богатыря, когда он скачет в Индийское царство.

Кроме того, в иллюстрациях есть некоторое количество аллюзий, которые обращены, скорее, ко взрослому, который будет читать эту книгу ребенку: пространство с картин Петрова-Водкина на рисунке, где Еруслан скачет на волшебном коне, или перифраз революционного плаката Лисицкого «Клином красным бей белых» в иллюстрации, где Еруслан сражается с огромным вражьим войском.

- Сколько времени потребовалось на подготовку иллюстраций?

Месяца два-три у меня ушло на подготовку карандашного макета книги и подробную проработку в карандаше всех будущих иллюстраций. И, наверное, еще столько же на то, чтобы сделать все в цвете. И хочется сказать огромное спасибо редактору книги, Марине Панковой, что на эту работу было дано много времени. Поэтому у меня была возможность и долго продумывать макет, и по несколько раз иногда перерисовывать одну и ту же иллюстрацию, добиваясь более точной композиции или более удачного цветового решения.

- Легко ли шла работа над книгой?

Легко! Но мне кажется, когда работа нравится, она всегда внутреннее идет легко и приносит радость, даже если что-то в ней и не получается сразу.

- В какой технике вы работали?

Акварель с белилами на тонированной бумаге бежевого цвета. Сначала я хотела рисовать ее на темно-коричневой бумаге, но когда начала так, то увидела, что выходит слишком мрачно.

- Какие сложности возникали в процессе работы? Что было самым сложным в работе?

Самым сложным для меня в тот период было найти как можно больше времени, собственно, на саму работу, так как у меня родился третий ребенок. И нужно было успевать быть не только художником, но и мамой.

- Что, наоборот, было легко?

Мне очень нравилось придумывать макет книги, выстраивать, где будет какая иллюстрация: где будет крупный план с главными действующими лицами, а где, наоборот, – панорама с множеством персонажей. Находить ритм в чередовании этих планов и ритм в построении композиций. Вообще в работе над книгами это всегда моя самая любимая часть работы.

- Есть ли в этой книге у вас любимый персонаж?

Конь Еруслана Лазаревича.

- Были ли какие-нибудь забавные случаи в процессе работы над книгой?

Даже и не знаю. У меня почему-то долго не выходил образ Феодула-змея, с которым борется Иван-русский богатырь. Ну, никак он не желал вырисовываться в русском шлеме и кольчуге. Пока я случайно не смазала краску, которой рисовала эскиз, и у него не возник шлем с гребнем. Но шлем с гребнем в русской сказке? Позвонила Андрею, спрашиваю: может ли быть в сказке про Еруслана Лазаревича европейский шлем? Он говорит, да, ведь это же пересказ средневекового европейского романа. Ага, подумала я, значит все прочие персонажи русифицировались, а этот, допустим, не захотел. И шлем у Феодула-змея стал еще более гребенчатым, появился плащ, похожий то ли на крыло, то ли на хвост, а в войске как-то сами собой, кроме людей, нарисовались зубастые чёрные змеи.

Легко ли складывалась «издательская» судьба книги, возникали ли какие-то сложности при сдаче книги в издательство?

Достаточно легко. Так как в редакции видели макет книги в карандаше, то все вопросы и пожелания были учтены на этой стадии работы. Поэтому при сдаче оригиналов никаких сложностей и недоразумений не возникло.

- Довольны ли вы результатом?

Почти. Мне кажется, что книга могла бы быть изящнее, если бы к колонцифрам на страницах были бы сделаны рисованные виньетки. А если бы на обложке и на титульном листе был рукописный, а не наборный шрифт, то книга выглядела бы, на мой взгляд, лучше, рукодельнее. Но кто знает, вдруг эту книгу когда-нибудь вдруг решат переиздать с моими же рисунками, и тогда можно будет попробовать все это сделать.

- На что вам хочется обратить внимание читателей?

Даже не знаю. Мне кажется, эту книгу хорошо читать вместе с ребенком, чтобы сразу объяснять ему какие-то непонятные моменты или слова.

- Чем книга ценна для вас?

После работы над этой книгой и, главное, над материалами, которые я просматривала в процессе работы, мне кажется, что я немного по-другому стала относиться к цветам, которые я использую в иллюстрациях. К сочетаниям цветов. И если раньше мне внутренне сложно было работать, например, с активным красным цветом, брать его как фон для действия, то в этой книге он возникал органично и легко ложился на сюжет сказки.

А еще две мои последние книги, эта и предыдущая, «История о старике Кулебякине, плаксивой кобыле Миле и жеребенке Равкине» Людмилы Улицкой, ценны для меня тем, что именно в них я, наконец, научилась не спешить, делая иллюстрации и главное – макет книги. И если мне вдруг хочется переделать уже готовую иллюстрацию в почти полностью нарисованной книге - переделывать ее. Перерисовывать, перекомпоновывать, не думая о сроках сдачи и том, что, мол, «и так можно было бы сдать».

Мне кажется, что с каждой новой книгой у художника увеличивается какая-то внутренняя требовательность к себе. Я помню, когда-то Лев Алексеевич Токмаков рассказывал, что, иллюстрируя сказки Киплинга, он одну из иллюстраций перерисовывал 15 раз! До такого количества вариантов я в этой книге не дошла. Но один из рисунков пять раз перерисовывала.

- Дарья, спасибо вам большое за очень интересный рассказ и за ваши замечательные книги!

Беседовала Екатерина Орлова, специально для .